A Portrait of the Blockade through Genre, Nature-Morte and Landscape

1. Survivor’s account (genre painting)

Past the Andreevsky Market,
During the Blockade, there walked a man.
Suddenly: an impossible vision:
The smell of soup, specter of soup!
Two sturdy broads
Pouring soup into dishes;
People drink, throw themselves upon it,
Staring into own eyes.
Suddenly the militia shows up —
Knocks dishes from hands,
Fires into the air:
People, you are eating human meat!
Hee-uman meat!
Broke the broads’ puffy hands,
Led ’em off to the firing squad;
They walked away and softly moaned,
And from their eyes wolf paws
Scrabbled at air.
The man was too late to enjoy a bit.
Bird pecks from ground — all the worse for it.
And he set off, stepping across the dead,
Or around them, like puddles.

2. Nature-Morte

A twilight of rubbish splashes into the window.
The boy hunches up: he has no patience.
The boy checks the boiling pot, its gurgling sounds:
What do we have today? We have a cat!
When she asked, he said “Rabbit.”
When she ate, he laughed. Wildly, madly.
He died soon. And you on the air
Sketch with the charcoal nature-morte (yes, indeed!)
A candle, a fragment of carpenter’s glue,
A bread ration, a handful of lentils.
Rembrandt! I want to live; I want to pray.
Even if turning into ice, into salt, into stone.

3. Displaced landscape. Stairway, yard, church. (paper, charcoal, raven’s blood) 

No longer even a brother or a father —
They were leading a shadow,
Pressing the muzzle right into his cross.
Shaking just like a hanging bare bulb,
From the wind through the floorboards.

Behind this damp blue paint is yellow, and then green;
Don’t scrape through to the other side — it’s pointless.
There’s just stucco and hell fumes.
Here, chomp on this, a pinkish-potato color.
My very own bone — there’s nothing else for you. Blockade!
What have you devoured? Tell me:
Blue rime-frost from the stones,
Worms, horse-muzzle,
Cat tail?
By barrels of human hands, clumps of hair,
Nourished. By ravens, stars, smoke,
By wood, like a carpenter moth,
By iron, like rust.
And in the yard they slaughtered a man without a knife
Just like just that.
From the wound, smoking, poured a voice.
It sang about mustard seed and breadcrumb,
About blood’s soul.
Beneath weak northern lights
The sky worked its jaws.
Blockade devoured
The soul, like the trapped wolf its paw,
Like the fish a worm,
Like bottomless wisdom words …
Return to us all those who’ve been taken away
In a wobbly truck’s bed,
Ringing, like frozen lumber.

Good Friday. Empty, hungry church.
The deacon’s voice has dried up; he’s nearly lifeless.
Resounding shades bring out the holy shroud —
The priest shakes his head:
“Now I see the light, I comprehend —
You rose from death in sickness;
You cannot recover. Death to you all.”
My blood’s turned to ice wine,
Ouroboros has bitten through his tail.
Teeth scattered across the sky
In place of cruel stars.

ПОРТРЕТ БЛОКАДЫ
ЧЕРЕЗ ЖАНР, НАТЮРМОРТ И ПЕЙЗАЖ

1. Рассказ очевидца (жанр) 

Мимо Андреевского рынка
Шел в блокаду человек.
Вдруг — невероятное виденье:
Запах супа, супа привиденье!
Две крепкие бабы
В тарелки суп наливают,
Люди пьют, припадают,
Глядя себе в зрачки.
Вдруг милиция —
Из рук тарелки выбивает,
В воздух стреляет:
Люди, вы едите человечину!
Человетчину!
Бабам пухлые руки заломили,
На расстрел повели,
Они шли и тихо выли,
И из глаз их волчьи лапы
Воздух рыли.
Не успел насладиться прохожий.
Птица клюет с земли — ей же хуже.
И пошел, перешагивая чрез мертвых
Или их обходя, как лужи.

2. Натюрморт

Помойные сумерки плещут в окошко.
Юноша горбится нетерпеливо,
В кастрюлю взглядывая суетливо...
В ней булькает кошка!
Ты пришла, он сказал — “кролик,”
Ты поела, он хохочет так дико.
Вскоре он умер. Ты по воздуху тихо
Чертишь углем натюр (о поистине!) морт.
Свеча, обломок столярного клея,
Пайка хлеба, горсть чечевицы.
Рембрандт! Как хочется жить и молиться.
Пусть леденея, пусть костенея.

3. Смещенный пейзаж. Лестница, двор, церковь.
(бумага, уголь, воронья кровь)

Уже не брата и не отца —
Тень вели,
В крестец подталкивая дулом.
Так же болталась голая лампочка,
Из подпола дуло.

За этой сырой синей краской — желтая, за ней зеленая,
До пустоты не скреби, не надо,
Там штукатурка и испарения ада.
На, жри, картофельный розовый цвет.
Больше у тебя ничего нет, кость моя, блокада!
Что ты жрала? Расскажи мне:
Иней с каменьев синий,
Червей, лошадиную морду,
Кошачий хвост.
Бочками человечьих рук, пучками волос
Питалась. Воробьями, звездами, дымом,
Деревом, как древоточец,
Железом, как ржавь.
А во дворе человека зарезали без ножа
Запросто просто.
Из раны, дымясь, вытекал голос.
Он пел о горчичном зерне и крошечке хлеба,
О душе крови.
Под слабым северным сияньем
Желваками ходило небо.
Блокада жрала
Душу, как волк свою лапу в капкане,
Как рыба червяка,
Как бездонная мудрость слова ...
О, верни всех увезенных в даль
В кузове дряблого грузовика,
Звенящих, как вымерзшие дрова.

Великая пятница. Пустая голодная церковь.
У дьякона высох голос, он почти неживой,
Тени гулко выносят плащаницу —
Священник раскачивает головой:
“О, теперь я прозрел, я понял —
Ты очнулся от смерти больной,
Тебе не поправиться, погибель всем вам.”
Кровь моя стала льдяным вином,
Уробор прокусил свой хвост.
Зубы разбросаны в небе
Вместо жестоких звезд.